...Я вступил в
компанию в царствование императрицы Елизаветы с г. Луи Давидом Дювалем,
женевцем, который побывал в ювелирной торговле в Лондоне у братьев своих, и
приехал в Петербург с товаром тысяч на пять рублей. В качестве моего
соотечественника, он остановился у меня и показал мне привезённый товар,
состоявший из табакерок из авантюрина, часов дамских и мужских, футляров,
оправленных золотом, и проч. и проч. Я ему сказал, что это можно будет сбыть,
тем более, что в России ещё не появлялась эта композиция, "но так как вы
не знаете, как здесь торговать, – сказал я ему: – я боюсь, чтобы вы не
оборвались продав в кредит, потому что редко удаётся продавать за наличные
деньги, и как бы вам долго не пришлось бегать за долгами, не зная здешнего
края. Я вас выручу из этого затруднения: назначьте цену с умеренным барышом, и
я куплю у вас весь ваш запас и заплачу за него наличными деньгами". Он
принял предложение моё с большим удовольствием и остался им весьма доволен.
Заметив в то время, как он жил у меня, что он очень смышлён по счётной части, и
выслушав от него рассказ о том, как он работал у братьев в Лондоне, я убедился,
что это честный человек и предложил ему вступить со мною в компанию на три
года, в надежде, что он облегчит мне переписку и ведение счетов. Он принял это
предложение с большой радостью, уверяя меня, что у меня с ним дело пойдёт
отлично, что братья его в Лондоне будут в восторге и будут нам чрезвычайно
полезны по ювелирной части, так как они ведут обширную торговлю в качестве
ювелиров английского короля, и что при этом они меня знают по репутации, будучи
знакомы с русским послом в Лондоне, который им расхваливал меня до небес. Я
сказал ему, чтобы он сообщил братьям о сделанном ему мною предложении прежде,
чем окончательно примет его, но он уверил меня, что это лишнее, что он на счёт
братьев не беспокоится; итак, мы заключили компаньонский контракт на четыре
года, по его желанию, и положили каждый по 5 тысяч руб. капитала товаром.
Братья его
написали мне письмо самое дружеское, в котором уверяли, что они будут в
восторге иметь дела с нами и предложили всякие услуги. Мы и принялись за
работу.
Первый год
прошёл довольно благополучно. Во всём, что касалось переписи и счётной части, я
безусловно полагался на моего компаньона, по делам же, которые у меня были вне
дома, он ничем не мог мне помочь, нисколько не будучи к тому способен, даже
если бы он и знал язык; к тому же он был угрюмого, молчаливого нрава, что вовсе
было бы неудобно для ведения дел с петербургскою знатью.
Братья его
присылали нам товару, но такого, который не подходил к моему роду торговли
заключающемуся исключительно в золотых вещах и драгоценных каменьях. Товары эти
нужно было сбывать, потому что они посылались нам на комиссию и сами брали их
из магазина, как я впоследствии узнал от одного из братьев их, проживающего во
Франкфурте, где он и умер; а это только отвлекало меня от моей главной торговли
и подвергало меня неприятностям.
Только
благодаря значению, которым я пользовался при дворе, мог я избегнуть описи моей
собственности, так как не позволялось продавать петербургским торговцам
подобного товара и полиция имела право делать обыски у частных лиц, и если
находила эти товары, могла ограбить весь дом, посадить хозяина под арест и
взять с него большой штраф; словом, я просил моего компаньона написать братьям,
чтобы они более подобных вещей к нам не присылали, как несовместные с нашей
торговлей. Это его рассердило и я иногда по целым неделям не мог добиться от
него ни единого слова. Кроме того, я получил частное письмо от моих корреспондентов
гг. Ренур, в которых я нуждался и сношения с которыми мне было большим
подспорьем, потому что я, не имея собственного капитала, пользовался обширным
кредитом у них по ювелирной части. В этом письме они жаловались, что я не
уведомил их о моём намерении вступить в эту компанию, а говорили, что они могли
бы дать мне по этому поводу хороший совет и что мне известно, какое доверие они
всегда имели ко мне, так как они всегда посылали мне вдвое больше товару, чем я
просил у них. Правда, что и им была от этого выгода, вследствие процентов,
которые они брали с меня за то, что давали мне в долг, однако это было удобнее
и мне, которому приходилось давать в долг на очень долгие сроки. Они, между
прочим, жаловались на то, что мой компаньон обращается к ним свысока в письмах,
которые он писал помимо меня, так как я исключительно предоставил ему
заведовать моей перепиской, и дела мои не давали мне времени проверить её.
Далее, писали они мне, что заметили, будто гораздо реже стали посылаться к ним
деньги, чем когда я один занимался делами и что им приятнее получать вежливо
написанные письма, чем постоянные дерзости и придирки.
Это был
единственный раз, что на меня пожаловались мои приятели с тех пор, как у меня
завязалась переписка с ними. Я готов был искусать себе пальцы от досады, что
вздумал вступить в компанию с этим господином, который не только не облегчал
мне дела, но прибавлял заботы и тревоги.
Прошло уже три
года, как я возился с ним, когда он заболел какой-то меланхолией, которой он
страдал уже в Лондоне, где жил у своих братьев, как они впоследствии мне
писали. С ним делались какие-то в роде умопомешательства: он приходил ни с
того, ни с сего ночью ко мне, будил меня и объявлял, что совершил преступление
против императрицы, что его велено арестовать и заключить в крепость.
Как ни старался
я успокоить его, он никак не мог отделаться от этой мысли. Иногда он являлся ко
мне в комнату, становился перед зеркалом с бритвою в руке, и делал вид что
хочет перерезать себе горло. Я попросил двух докторов его как-нибудь вылечить.
Они прописали ему ванны со льдом, но я никак не мог уговорить его сесть в
ванну, а силу употребить не хотел. Наконец он объявил мне, что сядет, если я
сам первый в неё сяду, и останусь в ней рядом с ним. Хотя это было вовсе не
здорово для меня, однако я сел к надежде что это ему поможет. Действительно в
ту же ночь он был поспокойнее. Доктора объявили мне, что единственное средство
помочь ему, – переправить его за море. Я передал его с рук на руки капитану,
англичанину, который был знаком с его братьями в Лондоне, и обещал мне, что
доставит ему возможный уход.
После того я
получил письмо от его братьев в котором они извещали меня о его благополучном
прибытии и о том, что он много поправился и что его отправили в деревню, где
надеялись на совершенное его выздоровление; он и сам писал мне, месяц спустя
после своего прибытия очень дружеское письмо, в котором извещал, что надеется в
скором времени возвратиться, чтобы привести в порядок наши дела.
Когда я писал
братьям его, сообщая им о болезни моего компаньона, я просил их прислать
безотлагательно верного человека для приведения в порядок наших дел.
Они мне
прислали своего приказчика г. Пешье, весьма умного малого, очень сведущего по
бухгалтерии. Я поместил его у себя, сдал ему письма и бумаги нашей компании в
полное распоряжение. Гг. Дюваль надеялись, что я этого молодого человека возьму
к себе в компаньоны вместо их брата, и поэтому в письме расхвалили мне его,
чего он впрочем вполне заслуживал, да кроме того, надавали ему писем к русским
вельможам, знавшим его в Лондоне, и к некоторым знакомым английским торговым
домам.
Все советовали
мне так и сделать, но совершенно напрасно: я слишком много натерпелся с моим
первым компаньоном, чтобы поторопиться завести другого, и поэтому оставался
неумолимым, тем более, что г. Пешье мог помогать мне только по части
бухгалтерии, чего было совершенно недостаточно, так как у меня был приказчик.
Когда г. Пешье
привёл книги мои в порядок, оказалось, что мой компаньон не внёс в них всех
плохих товаров, присланных нам, по его словам на комиссию, и которых оставалось
у нас ещё половина никуда не годная, всего с лишком на десять тысяч рублей, и
это всё было записано на наш счёт с платою по 8% до полной уплаты этой суммы;
оставалось ещё много кое-чего, на что я посмотрел сквозь пальцы, чтобы скорее
кончить и избегнуть дрязг. Несмотря на то, что у нас оставалось до двадцати
тысяч рублей барыша, с получением всего, что нам были должны и по уплате нашим
кредиторам. Но прежде, чем мы успели окончить ликвидацию – и того почти не
было. Г. Пешье возвратился в Лондон, а мой компаньон явился в Петербург
совершенно здоровым и мы поделили документы на наши долги, которых я не взял
исключительно на себя, вопреки всем просьбам его братьев.
|