|
Да, были люди в наше время,
Не то, что нынешнее племя.
М.Ю. Лермонтов
Изучение
бухгалтерской отчетности привело меня к поразительному выводу: самое важное,
что есть в работе, тем более в уме руководящего товарища, который принимает
решение, никогда не фиксируется на бумаге. Никто не хочет оставлять следы, а
спрашивается, почему? Большая загадка, но на самом деле отгадать нетрудно:
каждый человек думает о себе, о своем интересе, поэтому вольно или невольно
каждый попирает интересы другого.
Вот сидит в
своем кабинете очередной директор торга, только ведь не о деле думает, а о
врагах, мечтающих захватить место. Вся его работа направлена на то, чтобы
расправиться с врагами: выжать из них соки и кинуть, и не просто кинуть, а
скомпрометировать. Ибо если просто кинешь, тебя осудят, а если от
скомпрометированного избавишься, ты отличный администратор, деловой человек.
Однако говорить об этом вслух нельзя – это тайна.
Если человек
говорит одно, пишет в отчетах другое, а думает третье, кому-то необходимо
видеть, что стоит за цифрами. Начальники скрывают подлинные методы анализа,
поэтому в наших учебных заведениях самым бессмысленным предметом является
анализ хозяйственной деятельности. Полная чушь: план – факт – отклонения, или
цепная подстановка, игра в цифры, ни больше, ни меньше. Настоящий же анализ
должен раскрывать тайные мысли людей, делать их явными.
На старости лет
я попытался применить бухгалтерские методы к различным историческим сюжетам, и
вот к каким выводам пришел.
1812 год. 23
июня, на один день позже Гитлера, Наполеон переходит границу.
Обратите
внимание: Гитлер на машинах ехал и только к декабрю добрался до Москвы, а
Наполеон, начав на один день позже, пешком за то же время прошел всю
европейскую Россию, погостил в Москве и к декабрю, опять же пешком, уже был в
Польше. Это только подчеркивает, что Первая Отечественная война создала
положение еще в несколько раз худшее, чем Вторая. В 1812 году, как и в 1941
году, русские знали о планах врага. Они ждали Великую армию двунадесяти языков.
Они не только знали, что война неизбежна, но и все делали, чтобы ее, с одной
стороны, спровоцировать, а с другой, предотвратить. Ну и дождались.
Тем не менее
план у нас был: можно его назвать «Щит и меч». Щит – это 1-я армия под
командованием военного министра Барклая де Толли, меч – 2-я армия под
командованием князя Багратиона. Первая армия – две трети войска, во второй –
треть. Предполагалось, что все воинство Наполеона дойдет до Припятских болот
Белоруссии, там были приготовлены укрепления – Дрисский лагерь. Наполеону придется
вести долгие наступательные бои, а мы в обороне будем орудийным и оружейным
огнем истреблять живую силу и технику французских захватчиков. Это щит. В то же
время юга вторая армия зайдет в тыл Наполеона и перерубит его коммуникации –
это меч. Наполеон окажется в окружении, сначала буде голодать, а потом станет
просить унизительного для него и победно го для нас мира.
Так было
задумано, и задумано не случайно. Государь Александр Павлович был человеком
умнейшим и тоже, подобно директорам торгов, хотел удержать свое место, ибо сам
помогал перемещению своего отца. Для того чтобы ему, царю, удержаться, надо
было всегда оставаться хозяином положения, а для этого в армии государю не
должно было быть соперников. Своим византийским умом Александр Павлович сформировал
две армии, а начальника над ними не поставил. Как бы само собой получалось, что
он, Александр, командует сам обеими, но и об этом тоже прямо не сказано.
Первой армией
командует министр, у него основные силы, но чин меньше, чем у командующего армией
второй. По чину, а тогда чины почитались не то, что сейчас, – главный
Багратион, а по должности и по силе войска – Барклай. Ясное дело, что два
генерала обречены были ненавидеть друг друга.
И вот началось
то, что называется боевыми действиями. Сначала все шло по плану, но когда 1-я
армия подошла к лагерю на Дриссе, то все генералы поняли, что если кому-то и
придется сдаваться на этом месте, то никак не Наполеону, а нам. Поэтому стали
отступать дальше. Барклай был убежден, что это единственно правильная тактика:
Наполеон растягивает свои коммуникационные линии, осложняет снабжение и
пополнение своих войск, а мы, наоборот, линии сужаем, все время получаем
подкрепления: наша сила растет, его умаляется. Время работает на нас. Не надо
ввязываться в бои, армию надо беречь.
Багратион,
напротив, был убежден, что единственно правильная тактика – дать бой, разбить и
уничтожить врага. Он устно и письменно критиковал Барклая, писал на него
доносы, утверждая: тотальное отступление вглубь России разоряет народное хозяйство
и деморализует ее народ и армию (а командный состав остается без заслуженных
наград). И в своих доносах явно намекал, что он, Багратион, служит своему
природному государю, а немец Барклай просто-напросто вредитель, вражеский
агент, ведущий оккупантов в сердце Отечества нашего.
Свою задержку с
наступлением 2-й армии Багратион объяснял тем, что у него треть всех
вооруженных сил, и он отрезан от главной армии. Когда же обе армии под
Смоленском соединились, Барклай публично отдал рапорт Багратиону, как старшему
в чине, и Багратион, почувствовав себя начальником, попытался дать бой
Наполеону и даже завязал схватки, но Барклай без согласования с ним увел войска
и начал отступать дальше. Багратиону, ругаясь последними словами, пришлось
тащиться за ним.
Когда
отступление оказалось столь успешным, что скоро впору было и Москву отдавать,
общественное мнение в стране, то есть мнение помещиков, чьи усадьбы
уничтожались, и чьи крепостные крестьяне из чувства крестьянского патриотизма
хлебом и солью встречали Антихриста, возмутилось. Царь больше не мог
поддерживать Барклая. Он любил его, ценил, выдвигал, но что же это за
командующий, который ведет врагов прямо в Москву, сердце Отечества нашего?!
Пропаганда Багратиона стала овладевать массами. Царь понимал, что больше
держать на должности Барклая нельзя, но и Багратиону он не верил, да и не любил
его. Царь считал, что этот генерал соблазнил великую княжну, что было ему не по
чину. Багратион этого не понимал и рвался в бой, уже примериваясь к новой
должности. Однако он не разбирался в большой политике, не понимал, что царь не
верил ему, что для общества он был иноплеменник, нацмен, а для многих офицеров –
человек, пишущий доносы. Царь был большим дипломатом: сместить кого-то из
командующих значило признать, что не те люди командуют, а это огорчает и
деморализует подчиненных: они начинают думать, что все идет не так, а им
следовало думать, что все идет как раз так, как задумано. Да и какими бы ни
были плохими Барклай и Багратион, считалось, что лучше их в наличии никого нет.
Тем не менее менять командование все равно надо было. В итоге было принято
простое решение: найти человека популярного и поставить его над этой парой.
Нужен был человек с высоким чином. Реально был такой только один – Кутузов: он
был популярен, имел высокий чин и, что особенно важно в Отечественную войну, у
него была русская фамилия. Это не грузин и не немец, а человек опытный и
природный. Выбор пал на Кутузова.
Любопытно, что
самый лучший полководец – Кутузов – в канун войны не только не был востребован,
а даже списан на пенсию. Представьте жизнь старика. Каждое утро он просыпался
после недолгого и некрепкого стариковского сна. У него все болит. Потеряв глаз,
этот человек, который с четырнадцати лет был при деле, теперь, встав,
чувствует: здесь болит, там болит, тут что-то стонет. Прикидывает полководец,
сегодня он умрет или завтра. Дела совсем нет – вернее, дел множество: надо с
внучкой поиграть, газеты почитать, узнать, что там, на фронте, делается.
Кутузов знает: царь ненавидит его, поэтому многие его сторонятся. Он прожил
жизнь и уже ничего от нее не ждет. Финита ля комедия.
Вот и играет в мячик великий полководец, а настоящим делом занимаются другие,
полководец же не у дел. И вдруг 29 июля он возводится в княжеское достоинство с
титулом светлости, 2 августа – становится членом Государственного Совета. Это
намек всем о грядущей судьбе сегодняшнего пенсионера.
И в самом деле,
вслед за этими милостями следует вызов во дворец. Преисполненный надежд Кутузов
мчится на Каменный остров. Александр Павлович – сама любезность. Они гуляют по
парку, и старик одним старым глазом видит, как острый каблук царских ботфорт
топчет первые желтые листья золотой осени. День замечательный. Государь просит
старого генерала спасти Отечество. Старик благодарит за доверие, клянется, что
умрет, но Москвы не отдаст, и, опьяненный счастьем, несется в только что
отстроенный Казанский собор. Отслужив благодарственный молебен и выйдя на
паперть, видит племянника. Тот подходит к новому главнокомандующему и говорит:
– Дядя Миша, ты
что, действительно решил Наполеона разбить?
Старик смеется:
– Разбить –
нет, а перехитрить – да!
Первое
подтверждается сразу, второго придется ждать еще долго.
Он уже очень
дряхлый человек, не может даже на лошадь залезть, старый, немощный, больной, бывший
пенсионер – тем не менее призван к большой политике. И теперь вновь при деле.
Быстро собирается в путь, берет самое необходимое, в число которого входит и
молодая молдаванка – главный трофей Русско-турецкой войны, она будет не столько
согревать его старческую холодную кровь, сколько внушать людям, что ими
командует полноценный мужчина, а не старый рамолик, – и со всей возможной
скоростью несется в действующую армию.
Вот тут-то и
начинается бухгалтерская история. За внешними событиями, которые можно прочесть
в любой книге на эту тему, кроются глухие тайны. О чем думал Кутузов, каково
его сокровенное желание – никому он не скажет о нем, даже от Бога укроет.
Никому. Разве человек рассказывает о самом главном, разве политик делится тем,
о чем думает? Нет, конечно. Но про себя думает каждый, кому думать надо.
О чем же думает
Кутузов? Никто не знает – только я благодаря бухгалтерии знаю. Кутузов едет на
фронт, чтобы больше никогда не попадать на пенсию. Нет для человека деятельного
и мыслящего страшнее наказания, чем оказаться на пенсии. Он уже это наказание
частично отбыл, и весь смысл его дальнейшего поведения надо рассматривать через
эту призму, призму пенсионной гильотины. Он знал, что царь его ненавидит, что
вся недавняя любезность – это маска хорошо воспитанного человека, который
всегда благожелателен, даже когда (особенно когда) делает гадости. Царь призвал
его вынужденно, не по своей воле, а под диктатом обстоятельств, поэтому при
первой же возможности его, великого полководца, вновь отправят на пенсию, а это
самая страшная казнь. Каждый день без дела, без занятия ждать: сегодня ты
умрешь или завтра, и наследники ждут и думают «когда же черт возьмет тебя».
Главное: царская немилость, потому что государь ненавидит его. Это основная
мысль, которая сжигает и ум, и сердце. За что ненавидит? Он умрет и не узнает,
но я знаю.
Однажды, за
несколько лет до этих событий, Кутузов во дворе Зимнего дворца травил коллегам
грубые солдатские анекдоты. Все смеялись. Неожиданно появился Александр.
Кутузову стало стыдно, и он замолк. Все перестали смеяться. Царь прошел мимо и
подумал: при мне перестали смеяться, значит, Кутузов рассказывал гадости обо
мне. «Живая власть для черни ненавистна». С этой минуты Кутузов был списан за
баланс царского сердца. Карьера закончилась, а он даже не знал: за что? Как
легко в этой жизни оступиться. Действительно, в России самое страшное –
немилость начальника. Как это у Пушкина: «Не смерть страшна, страшна твоя
немилость». А немилость царь проявил сразу, вложив ложку дегтя в бочку меда. В первую
минуту радости Кутузов не придал этому значение, но в пути вспомнил: царь
рекомендовал ему взять в начальники штаба Бенигсена.
Бенигсен – фамилия Кутузову знакомая и неприятная. Где-то лет шесть-семь назад
Кутузов проиграл Наполеону Аустерлицкое сражение, после чего Бенигсен
командовал нашими войсками с чуть большим успехом. Кутузов понял, что этого
немца подсадили к нему для того, чтобы этот генерал, который считал себя самым
способным в Русской армии, мешал ему. Но Кутузов был умнее Бенигсена, ибо в
отличие от немца не считал себя самым способным военачальником.
По пути в армию
Кутузов сам заехал в имение к Бенигсену и со всей светской неискренней
любезностью уговорил Бенигсена принять назначение. Кутузов просто сказал, что
без него он не сможет воевать, и немец поверил. До чего наивны бывают люди!
Таким образом, первым другом и союзником Кутузова был Наполеон: это он вызволил
его из пыточной камеры, из небытия. Это он, Наполеон Бонапарт, император
французов, сделает его, Михаила Илларионовича – или, как говорили тогда,
Михаила Ларионовича, – великим русским героем. Спасибо Наполеону! А враги – это
царь и, прежде всего, Барклай и Багратион, с которыми придется воевать в первую
очередь.
Тем временем
Барклай и Багратион ждут Кутузова. Между собой они уже как бы друзья: старое
забыто, потому как новый начальник– всегда опасность для прежних начальников.
Барклай и Багратион закончили отступление, нашли хорошую оборонительную позицию
у Царева Займища и доложили новому главнокомандующему:
– План стратегического
отступления выполнен. Враг истощен, мы готовы к величайшему сражению в истории,
враг будет разбит, Наполеон будет повержен.
Кутузов
объезжает позиции, осматривает их и, конечно, бракует: все, по его мнению, не
так. Почему два генерала, выдержавшие все трудности войны, одобряют позицию, а
Кутузов не одобряет? Ясно почему: если битва будет выиграна, эти генералы
скажут, что старый маразматик тут не при чем, это они все сделали; если же
битва будет проиграна, скажут, что это старый маразматик все загубил. Кутузов
не мог принять бой и начал отступать. Но Барклай тоже только этим и занимался,
надо же Кутузову было сделать что-то новое? Каждый начальник должен не быть, а
казаться – не случайно люди командующего распространили в войсках веселенькие
слова:
– Кто нами
командовал раньше?
– Болтай да и
Только.
– А теперь?
– Приехал
Кутузов бить французов.
И армии потекли
на восток, дальше.
Надо было,
конечно, подумать и о пополнении солдатами, перевооружении. Провели в Москве
специальную мобилизацию, призвали бродяг, распутных, пьяниц, не имеющих
постоянного места жительства, по-нашему, бомжей и праздношатающихся шалунов.
Дисциплину в армии Барклай поддерживал расстрелами, чем озлоблял русских
свободолюбивых людей и провоцировал довольно большое дезертирство, а Кутузов
был гуманистом. Вместо смертных казней он подходил к людям, как отец родной:
порол солдатиков. Те понимали такое тонкое обращение и любили своего народного
начальника – так и шли дальше на восток.
Когда уже стали
видны башни кремля, перед Кутузовым возникла дилемма: сдать Москву без боя, что
он втайне и мечтал сделать, или дать бой. Сдать Москву без боя Кутузов не мог
по личным причинам – его предшественники тут же заявили бы, что как бы плохо
они ни воевали, Москву бы отстоять сумели, – в то же время давать бой было
опасно. Если русские победят, ненавидящий Кутузова царь осыплет победителя
наградами и отправит на пенсию; если же русские окажутся разбиты, то Кутузова
отзовут из армии и тоже отправят на пенсию. Был ли выбор? Не было, но старик
нашел его. Следовало дать бой с неопределенным исходом: тогда и Наполеон
останется целым и невредимым, и Кутузов армию сохранит. Мог ли Кутузов, при
желании, победить? Безусловно, да. В оборонительном сражении он имел 640 орудий
против 540. Артиллерию Наполеон вез на лошадях от самого Парижа, ее калибр и
дальность стрельбы были гораздо ниже наших характеристик и при общем равенстве
в численности у нас были все шансы на победу, однако победа означала пенсию. А
я по себе знаю, что это за штука для деятельного человека.
Что делает
Кутузов прежде всего? 360 орудий отводит в тыл, в деревню Псово. Они не будут
участвовать в сражении и вместо соотношения 640:540 в нашу пользу соотношение
становится 280:540 в пользу французов. Там, где собирается наступать вся
французская армия, были поставлены части Багратиона (треть наших сил), ему
укрепили позицию, выделив на багратионовы флеши 36 орудий (против 540) и велев
держать левый фланг обороны, тогда как Барклай занял центр и правый фланг. Если
бы это было в наше время, то после объявления диспозиции генерал стал бы
жаловаться в Москву: дескать, неправильные решения приняты. Но тогда не было
ещё временных средств связи, телефонов, телеграфов, и храбрый грузин понял, что
старик его приговорил: как бы ни развернулось сражение, он будет при всех
условиях разбит и скомпрометирован, его военная карьера закончилась. И у него
остался один выбор: умереть героем. Надо заметить, что Барклай, как министр и
старший по должности, был уже скомпрометирован, а репутация Багратиона
оставалась незапятнанной – вот ее-то Кутузов и решил подмочить.
Начал Кутузов с диспозиции. Разумеется, Багратион и все генералы говорили, что
правый фланг лучше ужать, а высвободившиеся силы передать на левый. Не станет
так поступать Кутузов. «Надо дистанцию изменить», – твердит начальник штаба
Бенигсен. Не слышит его Кутузов. Надо, надо? А командующему ничего не надо.
Понимает Багратион свои проблемы: надо позиции укреплять. Дал команду строить
оборонительную линию, а ему отвечают: командующий отобрал топоры, лопаты и пилы
и объявил, что все оборонительные работы будут выполняться централизованным
порядком, и во 2-й армии ничего нет. Ну тут закипела грузинская кровь! Вскочил
на лошадь, поехал в штаб-квартиру ругаться, скандалить. Добился – вернули
инструмент, но сколько времени потеряно было! Наскоро что-то сделал Багратион,
но разве так оборону строить надо?
На следующий
день, в шесть утра, началась канонада – французская артиллерия трамбовала
Багратионовы флеши. Кутузов еще спал с молдаванкой, потом встал. Ему нравилась
замечательная английская пословица: спешите не спешить. Ему некуда было
торопиться, он все продумал. Умывшись, поехал в штаб, но когда вошел в него,
все по одному его виду поняли, кто тут хозяин. Все в мундирах, а он в сюртуке,
без эполет! Под сюртуком Андреевская лента. Лицом веселонравен, на голове –
бескозырка: околыш красный, а тулья белая, а через левое плечо – нагайка. Каков
вид! Какова декорация! Спокойно сел и потребовал курочку.
В это время вся
артиллерия французов ураганным огнем сокрушала позиции 2-й армии. Потом
кавалерия нанесла страшный удар. Русские сражались и умирали. Багратион
сражался из последних сил, посылал ординарцев, просил, требовал поддержки,
пополнений. Их долго не давали, в то время как рядом с местом сражения стоял
свежий корпус генерала Тучкова-первого. И сколько ни просил Багратион помочь,
прежний друг, а ныне политиканствующий коллега с места сойти не хотел. Не
слышал просьб, хотя дело понимал отлично. Лишь в самый критический момент
Тучков не смог уклоняться и прикидываться глухонемым, выступил со своими
частями. Кутузов, узнав об этом, зло сказал:
– Не умел он
держаться!
То есть не
хватило ему силы воли дольше Багратиону противиться.
Слишком поздно
пришла помощь командарму-2: он-то знал, что обречен, да и не он один, если дело
дошло до того, что в критические минуты даже подчиненные стали приказы
саботировать. Багратион понял, что впереди одно: смерть и слава – потому
сражался, не щадя ни себя, ни людей своих. Он хотел умереть, жаждал пули, искал
ее. И когда, наконец, его ранило в ногу, легко ранило, он запретил делать
операцию. Только после того как началась гангрена, разрешил операцию и умер под
ножом хирурга. Это было замаскированное самоубийство.
Вся 2-я армия
была уничтожена.
Пока длилась
схватка, Наполеон со страхом наблюдал, как две трети русской армии нависли над
его позицией и чего-то ждут. Но эти войска – 1-я армия – потеряв батарею Раевского,
вместе с Кутузовым отошли к Москве, а затем оставили ее.
В это время в
Петербурге ждали известий рокового боя. Царь молился в Александро-Невской
лавре. Примчался гонец. Он привез письмо М.И. Кутузова: «Одержана победа!» Но
что было написано дальше? «Отбитый по всем пунктам он (Наполеон) отступил в
нача¬ле ночи, и мы остались хозяевами поля боя. На следующий день генерал
Платов был послан для его преследования и нагнал его арьергард в 11 верстах от
деревни Бородино». Не надо быть бухгалтером, чтобы понять простую мысль: письмо
было составлено еще накануне боя. Кутузов готовился к сознательному обману,
зная, что победителя заменить некем.
Известие
обрадовало царя беспредельно, Кутузова тут же произвели в фельдмаршалы, и во
всей стране восторгам не было конца. Зазвонили все колокола всех церквей. Царь
трижды от Лавры до Адмиралтейства проехал по Невскому, вдоль которого стояли
все жители столицы и кричали: Уррра!
Вскоре
прискакал другой гонец и привез другое письмо:
«Одержана
великая победа, но наши потери были слишком большими, в результате чего мне
необходимо было оставить Москву. Сдача Москвы была предопределена сдачей
Смоленска. Великий русский полководец Багратион, павший смертью храбрых в этом
жестоком бою, предупреждал: Смоленск – ключ к Москве; тот, кто сдаст Смоленск,
тот сдаст столицу. Барклай не послушался слов великого патриота земли русской,
и Москва пала».
В Петербурге
«ужас из железа выжал стон»: вот тебе и победа, за которую послали
фельдмаршальский жезл! Теперь снять Кутузова с должности значило показать
стране и миру, что царь ни уха, ни рыла в людях не понимает.
Барклай, когда
узнал об отчете о битве, тут же уехал к себе в имение и до конца дней писал
объяснительные записки. Так великий полководец и второго подсидника спихнул.
Оставался
третий, потенциальный претендент на место главнокомандующего – начальник штаба,
прямой царский конфидент Бенигсен. Он-то после Бородина требовал продолжения
баталии, хотел еще драться, и обвинял Кутузова и в нерешительности, и в
неумении побеждать.
С самого начала
Кутузов знал этого опасного и прямолинейного немца, понимал ту подлую роль,
которую этот чистюля играет в армии вообще и при нем, Кутузове, в частности.
Поэтому старик поступил мудро: ввел должность дежурного генерала, назначив на
нее своего зятя, князя Кудашева, человека по определению верного, и поручил ему
всю штабную работу, которую тот и вел вместе с вновь привлеченными офицерами. А
официальный штаб во главе с царским другом Бенигсеном остался без всякой
работы. Боевой товарищ, рыцарь без страха и упрека, оказался в условиях интриг
беспомощным, превратившись в глазах генералитета в посмешище. Бенигсен пришел в
бешенство, высказывал желчные слова, но все его амбицирование вызывало только
улыбки и смех. В бессильной злобе он писал доносы Александру Павловичу и, в
конечном счете, своей беспомощностью надоел ему. В один прекрасный день царь
прислал в главную квартиру, в Тарутино, награды для Бенигсена: золотую шпагу с
алмазами и 100 тыс. рублей. Заодно, в знак доверия к Кутузову, царь передал фельдмаршалу
и все конфиденциальные письма Бенигсена, в которых немец нещадно ругал
главнокомандующего.
Кутузов знал, как воспользоваться моментом. Он собрал все командование, в
присутствии которого заставил адъютанта читать его, Кутузова, представление Верховной
власти о награждении начальника штаба золотым оружием и деньгами. После чего
вручил герою и шпагу, и чек. Бенигсен сиял, все крикнули «ура», и все в честь
награжденного выпили по стакану шампанского. После чего Кутузов попросил
присутствующих остаться и велел зачитать письма Бенигсена к царю. Генерал не
смог их дослушать: во время чтения он, бесстрашно ходивший под пулями врагов в
самые героические атаки, упал как подкошенный, потеряв сознание. Его вынесли.
Кутузов укрепил свой авторитет, а Бенигсен с позором уехал из армии. Эти
события развивались в начале осени 1812 г.
Наполеон сидел
в Москве, а Кутузов – под Москвой. Обоим можно было зимовать, но Россия –
страна большая. Пока разыгрывались вышеописанные события, на севере царь собрал
армию Витгенштейна, а на юге – адмирала Чичагова, поэтому Наполеон зимовать
раздумал. Он-то полагал, что, взяв Москву, можно и мир выгодный подписать на
условиях самых мягких. Начав понимать, что ему грозит, послал к царю своего
человека – Коленкура.
Посол прибыл в
Павловск, дачное место под Петербургом, был принят и выслушан царем в
присутствии всех придворных. Царь сказал: «Утром дам ответ», – и отпустил
Коленкура. Все придворные, все как один, советовали согласиться. Царь ничего не
ответил, ушел в кабинет, заперся, и всю ночь придворные, которые не спали,
слышали его шаги. Утром дверь открылась, и все ахнули: царь за одну ночь
поседел.
Привели
Коленкура, и Александр Павлович сказал:
– Скорее я
отпущу бороду и стану есть картофель, чем заключу мир, пока на моей земле
останется хоть один захватчик.
Две русские
армии, с севера и юга, двинулись навстречу друг другу.
Наполеону
пришлось отступать. Он двигался назад, бросая имущество, армия голодала, ранние
морозы губили людей. Разбить остатки некогда могучей армии не составляло труда,
но Кутузов не делал этого. Более того, он откровенно говорил, что построит
золотой мост, чтобы отправить Наполеона в Европу: Наполеон – это проблема
немцев и англичан, а не наша, он нужен нам для острастки возможных недругов
наших. Кутузов просто двигался вслед и подбирал трофеи.
Когда Наполеон
подошел к Березине, на другой стороне реки уже стояли свежие части Чичагова.
Наполеон оказался в ловушке: было ясно, что из России ему не выйти. Наполеон
сжал в руке ампулу с ядом и уснул.
Утром на
противоположном берегу русских не было – дорога освободилась.
Тут мы подходим
к самой интересной странице французского нашествия. Кутузов в 1812 г. одержал,
как мы видели, множество побед над великими генералами, но это были рабочие
события. Он не имел ничего против любого из них, даже, в душе, на Бенигсена не
сердился. Он же знал, что работа немца состояла в том, чтобы писать, что немец
по-немецки добросовестно делал: чего же обижаться? Все эти победы, как мы бы
сказали, были рабочими, производственными – просто генералы мешали ему, поэтому
всех их надо было устранить. Однако Чичагов был лично ненавистен Кутузову, с
ним он давно мечтал свести счеты, опозорить этого англомана и сухопутного
адмирала – вот что надо было сделать. Личная месть, месть и еще раз месть.
Выполнил Кутузов свое желание очень просто: послал адмиралу уведомление о том,
что Наполеон будет прорываться южнее. Чичагов ночью ушел, а, по мысли Кутузова,
освободившееся место должен был занять Витгенштейн. Но тот, на свое несчастье,
опоздал.
Написал
фельдмаршал во все места грозные донесения о преступной халатности адмирала и
совершеннейшей нерасторопности генерала: одного очернил до самой смерти, а
второго скомпрометировал – так, не совсем до конца. И, оставляя за собой
поверженные репутации боевых товарищей, пропуская вперед нетронутые боями части
своих врагов-помощников, он, фельдмаршал и светлейший князь, прошел вслед за
Наполеоном по всей России, Польше и Пруссии. Он знал, что царь отлично видит
его проделки, но он знал также и то, что ему, царю, вынужденно, против воли,
осыпавшему старика всеми мыслимыми и немыслимыми наградами, наказать его
нельзя, ибо он – Кутузов, фельдмаршал и член Государственного Совета – еще и
национальный герой. Не может царь по своей воле наказать героя Отечества,
потому как нельзя оголять пантеон народных святынь. Царь может отобрать за
границей у героя реальную власть, но царь не может поднять руку на его
репутацию. Царю остается только ждать, и царь дождался.
Кутузов умер в
маленьком городке Бунслау – при армии, при деле, в сиянии бессмертной славы.
Так исполнились два его сокровенных желания: 1) никогда не попадать на пенсию и
2) отправить на пенсию как можно больше коллег. Эти устремления очевидны по
следам всех его дел, и бухгалтеру эти следы заметны.
Урок из этого
следующий: историки и плохие бухгалтеры опираются на факты, а надо уметь видеть
то, что за фактами прячется. Прячутся всегда люди: с их интересами, страстями,
желаниями и эгоизмом, эгоизмом без берегов.
|
